Мерзавка всхлипнула и прикинулась невинной овечкой:

— Обрадовать тебя хотела: у лекаря ведь была…

— Ненавижу! — завопила я, наконец вырвавшись из рук мужа.

Залепила ему пощечину, вскочила и бросилась к Франке. Убью! Плевать на тюрьму, крыс и виселицу, потаскушке не жить.

Беременная, значит. От женатого мужика! Поэтому, дрянь, и сочинила писульку, чтобы замуж не с животом выходить, а пораньше, когда позора не видно.

Франка завизжала и метнулась на кухню. Глупо: я свою кухню лучше нее знаю.

С любимой сковородкой в руках, медленно, но верно загоняла мерзавку в угол. Бурлившая в жилах кровь требовала размозжить белобрысой голову. Впервые пожалела, что некромантка: у них раз — и готово.

Чувствовала себя самой настоящей ведьмой: лохматая, с разодранным рукавом, горящими глазами и верным женским оружием в руке. Чугунным, между прочим. Шансов на спасение при тесном знакомстве никаких.

Увы, до Франки не добралась: Хендрик все-таки маг. Он спеленал заклинанием, на несколько минут обездвижив.

Зареванная Франка с опаской скользнула мимо, прижалась к Хендрику. Тот поцеловал ее в лоб и отправил в подруге. Надо же, она подругами обзавестись успела!

Плюнула вслед разлучнице. Жаль, в волосы не попала, хотя старалась.

Стоило хлопнуть входной двери, муж снял заклинание и попросил положить сковородку на место.

— В свое время я женился не на истеричке, надеюсь, хоть в этом не ошибся.

Неохотно рассталась с оружием и села на табурет. Отвернулась, чтобы Хендрик не видел скривившихся губ. Спиной почувствовала, как он подошел. Муж постоял немного, потом обнял. Вот значит как? Только теперь я скину твои руки, милый.

— Давай расстанемся по-хорошему, — Хендрик устроился рядом. — Развод — дело болезненное, не надо усугублять.

— Год назад ты разводиться не хотел. — Слеза таки скатилась по подбородку. — Помнишь, я тебя пугала?

— Помню. Не хотел. Думал, одумаешься, перетрется, но, Агния, любовь тоже проходит. Давай, выпей воды, и поговорим серьезно.

Муж устало, вымученно, улыбнулся и похлопал по плечу. Налил воды и протянул. Тяжело вздохнув, выпила и кивнула: готова. И мы поговорили. Вернее, говорил Хендрик, а я слушала, прокручивая перед мысленным взором недолгую семейную жизнь. До восковой свадьбы не дожили. Может, я в чем виновата? Да что теперь, когда он на другую смотрит, другую утешает.

— Хендрик, ты действительно решил? Совсем? Может, передумаешь? — с надеждой заглянула ему в глаза. — Ну, не верю я, не вижу большой любви! Ты назло мне, да? А ребенок… Она специально, чтобы тебя увести. Хендрик, милый, — взяла его ладони в свои и крепко сжала, — мы ссорились, но все так живут. Мы редко видимся, мало говорим теперь… Пожалуйста, если хочешь с ней спать, спи, только не бросай!

Предательским образом разрыдалась, уткнувшись мужу в плечо. Хотела быть сильной и не смогла: любила его. И теперь люблю. Знаю о Франке и все равно никак из головы не выкинуть.

— Агния, понимаю, тебе тяжело, но так надо. — Хендрик немного оттаял, пересадил на колени.

— Не надо! — выдохнула куда-то ему в шею и, позабыв, что муж изменник и подлая тварь, принялась целовать.

Только сейчас, когда потеряла, поняла, как его любила, даже Академию бы ради Хендрика бросила.

— Я прощу, я все прощу, только останься! – шептала между страстными лобзаниями.

Радовалась, как ребенок, когда Хендрик ответил на один из поцелуев, но муж тут же убил надежду, попросив не унижаться. Подумал и добавил:

— Франка пока поживет в другом месте. Ты спокойно соберешь вещи, подпишешь все бумаги. Бери все, что хочешь, мне не жако.

Хендрик ссадил с колен и оставил на кухне одну. Ушел. Наверняка к белобрысой.

Поревела и отправилась на поиски Лаэрта. Надеюсь, он уже в городе. Если нет, напьюсь без него. Хочу, чтобы в голове стало пусто-пусто, а сердце не щемило. Лучше б меня священники убили! Одна, без средств к существованию и с кровоточащей душой.

 

***

 

Положим, я немного сгустила краски. И деньги, и кров, кое-какие имелись.

Во-первых, стипендия. Таким, как я, плетущимся в середине серостям, ее платили. Небольшие деньги, но на скромный стол и пару башмаков в год хватало. Только выплаты — дело зыбкое, целиком и полностью зависит от успеваемости и королевской милости. Студентов в Академии с каждым годом прибавлялось, поэтому и платили с каждым набором все меньше, чтобы казну не разорить.