Похоже, Алоис забыл о ремне. Напоминать не стала.

— А Первосвященник?

Ксержик заверил, только с замком и послушниками вышла осечка, в остальном чисто, Златории ничего не грозило.

Отвлеклась, перестала следить за Лазавеем, но он сам напомнил о себе, с натугой, очевидно, испытывая колоссальное напряжение, процедил:

— Сгруппировались, тесно встали — и вперед. Не гарантирую, что попадем в Вышград: некогда делать точные расчеты.

В дверь настойчиво постучали. Сначала колотили руками, потом, сообразив, не откроем, уже ногами, громогласно требуя выйти именем кого-то, мне неизвестного. А еще лучше убраться из добропорядочной гостиницы. По голосу признала хозяина – избавлялся от опасных постояльцев. Как говорится, горшки дороже чужой жизни: за них заплачено. Тшольке солгала, будто неодета и вообще занята приятным делом, которое на троих не делят.

За дверью на миг воцарилась тишина.

Мы дружно обернулись к магистру Лазавею. Перед ним дрожало, пыхая то холодом, то жаром пространство. Рваные края переливались сиреневым цветом, а глубина зияла чернотой. Магистр удерживал проход между мирами разведенными руками. Сквозь них, сверкая, сочилась магия.

— Эдвин, может, по одному, ты не удержишь, — с тревогой предложила Осунта.

— Времени нет. Молись, чтобы вышло.

Меня первой толкнули в знакомую вязкую субстанцию, мгновенно наградившую мигренью и носовым кровотечением. Воздух сжал тело в тиски, лишив слуха и возможности передвигаться.

Странное состояние: ты есть, и одновременно тебя нет. Умом понимала, что зависла между сущностями, удерживаемая магом. Это еще Оморон, одно из его измерений. Надеюсь, оно меня не сплющит.

На этот раз уходила не голодранкой, прижимала к груди сумку со всяким барахлом.

Вскоре ко мне присоединился Липнер. Тесно прижался, обхватив за локти. Хотела возмутиться, но потом вспомнила: перенос. Чтобы всем попасть в Златорию, необходимо стать единым целым.

Звуки реального мира до нас не долетали. С нетерпением ждали остальных. Вдруг дверь взломали, и магистры ведут бой?

Но вот, наконец, и Юлиана. Испуганная — значит, не все гладко. Прижалась, будто сестра. Теперь она защищала меня спереди, а Липнер — сзади. Закралось нехорошее предчувствие, что живой щит — неслучайно. И верно — нас тряхнуло. Не удержав равновесия, упала, ухнув в вязкое желе.

Послышался приглушенный, едва различимый голос магистра Лазавея:

— Ставьте закладки и прыгайте! Без меня. Что бы ни случилось, не задерживайтесь.

То есть как, неужели магистр останется там? Неужели мы вернемся не все?

Задергалась, силясь выбраться – ребята удержали, зашипели: нельзя! А его там бросать можно? Они хоть представляют, на что способна разъяренная толпа? Городские, изнеженные! Я знаю, довелось видеть. Тогда мужика растерзали за дело, но факт оставался фактом: страшно!

Потеснив, к нам прыгнула магистр Тшольке с красными пятнами на щеках, подрагивающая от нервного напряжения.  Голубоватые искры с пальцев мгновенно впитала густая чернота окружающего пространства.

Осунта сумела извернуться и вцепилась ногтями в запястье. Взгляд обращен… Да понятно куда – к нему. Мы все ждали с трепетом и надеждой.

Следующим дополнил живой клубок тел Алоис, а вот Осунта… Она шагнула обратно. Ксержик пытался помешать, но потерпел неудачу. Магистр зыркнула на него и вернулась к Лазавею. Вернуться обратно Осунта бы не смогла: все вокруг завыло, загудело.

Закрыла глаза, но вспышку не прозевала: настолько она оказалась яркой.

Тиски, сжимавшие грудь, разомкнулись. Мир снова наполнился звуками.

Открыв глаза, увидела выпас, коров, деревеньку неподалеку. Златория! Милая сердцу Златория! Это она, ее я узнаю хоть днем, хоть ночью. Сейчас, к слову, вечер: время опять сдвинулось.

Мы все вповалку лежали на траве, являя потешное зрелище. Только магистра Лазавея не видно. Зато магистр Тшольке рядом. Видимо, маг втолкнул ее в последний момент. Не желал, чтобы Осунта разделила его скорбную участь.

Все старательно отводили глаза и, видимо, думали об одном: Эдвин Лазавей пожертвовал жизнью ради нашего спасения.

На глаза навернулись слезы. Юлиана тоже хлюпнула носом.

Тяжело. Одно дело, посторонний человек, — другое – преподаватель. Юлиану он и вовсе учил. А я… Я ему руку перевязывала, щеку лечила и вообще…

Только вот хуже всех Осунте. Она встала и, как потерянная, побрела по выпасу, силясь отыскать следы переноса. Голова опущена, плечи поникли. Вот тебе и стерва!

Юлиана с Липнером о чем-то шептались, Ксержик вытирал кровь, а я разревелась, как последняя деревенская баба. Мельком глянула на Осунту и заметила: у нее тоже подозрительно скривились губы.

— Ладно, все, — неожиданно резко сказала она, запрокинув голову. Знакомое движение: так не дают себе расплакаться. — Пошли!

— А как же… — начала Юлиана и осеклась, поймав взгляд магистра.

— Вернее, вы идите, а я останусь. Нужно… нужно перед ректором отчитаться, — буркнула Осунта и отвернулась.

Я не женщина, если она не отсылала нас, чтобы порыдать. При свидетелях стыдно, а так, в сумерках, можно вволю беззвучно предаваться горю.

Осунту Тшольке и Эдвина Лазавея что-то связывало — любовь. Так жалко ее стало. каково – потерять самого близкого человека? И не просто, а не суметь помочь. Знать, что никогда больше не встретитесь, а у вас даже общего прошлого нет. Лазавей ее не любил — не слепая, видела. Спал наверняка, не более. Осунта надеялась – и все, разом отрубило.

Встала и понуро побрела вслед за остальными, постоянно оглядываясь.